Возвращение мессира. Книга 1-я - Владимир Лисицын

Он вспомнил, как в семьдесят пятом году – он, со своей бывшей женой, мотнулся в Ленинград на белые ночи. Пробыли там пять дней, попали на концерт Карцева и Ильченко, и иже с ними Жванецкого с Одесским театром миниатюр, нахохотались там до боли мышц живота, и надо было уже «бежать» домой. Но железнодорожный вокзал кишел людьми, а билетов в кассах не было. Жена предложила ехать в аэропорт, но самолётами он не летал и наотрез отказался. Но «наотрез» не получилось – выхода не было. Они ночевали в очереди у касс аэропорта двое суток. В Ленинграде стояла сочинская жара. Виталий выходил покурить на высокую площадку аэровокзала, откуда видны были стоявшие на приколе самолёты и один из них, тот, что был ближе всех – ТУ-124, наводил на него такой страх своим плачевным видом, что Виталию становилось не по себе. И вот, на утро третьих суток радостная Галина вынырнула из кассовой толпы с билетами в руках. Правда, билеты были только до Харькова, а не до Ростова. Их повели на посадку и… О, ужас!, к тому самому полудохлому самолёту, который стоял всё на том же месте, с теми же безнадёжно повисшими крыльями. И места им достались у левого крыла, и потом он с ужасом смотрел на это крыло в полёте – оно дрожало, как в лихорадке, и, казалось, вот-вот отвалится! Приземлившись в Харькове, ни о каких самолётах не могло быть и речи, конечно. Они поехали на вокзал, свободно взяли билеты на ленинградский! поезд и ехали в полупустом вагоне, «гуляй-не хочу», до самого Ростова, блаженствуя.

Но не это волновало его сейчас, не это заставляло учащённо биться сердце – этим «далёко» он отдалял от себя главное! Руки вдруг перестали ему подчиняться, сигарета выпала, обожгла пальцы, он выматерился, раздавил «Приму» в пепельнице /он всегда курил «Приму» без фильтра, когда волновался, а волновался он всегда; сигарету с фильтром он курил, кайфуя после очередной чашки горячего чая/. Он ушёл в свою тёмную комнату, суетливыми руками нащупал спички в кармашке сумки /он клал спички в сумку, чтобы не искать их по столу, дабы не перевернуть чего-либо в темноте/. Но он всё же что-то зацепил, оно упало, звякнуло; он зажёг свечу и сел на табурет, перед тёмным экраном монитора. Виталий смотрел в его чёрный квадрат и ощущал всем телом биение своего сердца. Вспомнил, что со стола что-то упало на пол. Догадался – пузырёк, которым он гасит пламя свечи. Кинулся искать по полу пузырёк. Нашёл, поставил рядом со свечёй. Вновь посмотрел в чёрный квадрат. Непослушной рукой нащупал выключатель, включил питание – загорелась красная лампочка. Потянулся рукой ещё дальше, и никак не мог нащупать кнопку «бесперебойника питания»… Зло выругался. Нащупал кнопку – включил, зажглась зелёная лампочка. Сел обратно на табурет. Почувствовал липкость пота на себе. Дотронулся ладонью до груди – мокрая. Потянулся к ручке двери, выдернул полотенце, обтёр грудь и шею. Вернул полотенце на место. Вгляделся в кнопку блока. Мысленно проговорил: «Во имя Отца и Сына и Святого духа, аминь». Включил компьютер. Тот зарычал, потом загудел, как бы разгоняясь,… Виталий всегда нервничал во время этого процесса – /в февральскую эпидемию в компьютер залетел вирус, и пожрал все его отсканированные картины. Тогда впервые компьютер вот так зарычал, полетел винчестер, который не мог спасти даже кудесник Вася, присоветованный ему Бардиным/. Но вот на чёрном экране высветились, замерцали и замелькали цифры, буквы, двоеточия, и косые чёрточки, мигнули лампочки на клавиатуре.

Прозвучало приветствие, и открылся «рабочий стол». Виталий смотрел на него как на новые ворота, сжимая правой рукой мышку так, как будто она могла убежать, и не понимал: куда ему дальше щёлкать. Стрелка мышки забегала по значкам. Он выбрал «мой компьютер».

Бессмысленно посмотрел на открывшееся окно… Закрыл его. Стрелка задрожала на папке «мои документы» и, наконец – выбрала её. Он резко щёлкнул папку «проза» и потерялся среди представших перед ним синих файлов Word. Их было не больше четырёх, пяти,.. но он почему-то растерялся. Рука, лежавшая на мышке, ослабла и мелко задрожала. Она, как бы незаметно для Виталия и ещё для кого-то невидимого, выбрала файл «ДИТЯ». Открылся текст:

@ @ @

«То удаляющаяся, то приближающаяся, а то просто возникающая здесь же у него перед окном, гроза; страшные вспышки и удары молний или вдруг ни с того ни с сего, среди тишины, одиночный хохоток грома, достали Голицына до предела. Вот и сейчас – в комнате стало темно, как после захода солнца, а было три часа по полудни. Голицын повыключал всё, что питалось электричеством, а потом, вырубил и сам счётчик на стене. И теперь сидел, съёжившись на краешке своего дивана, и напряжённо ждал удара молнии и раската грома. В дверь постучали. Он вздрогнул. Матери не было дома, а он, давно обрезав звонок, на стук и не отзывался, он никого не ждал, и потому не считал нужным отзываться. С чёрного неба, мимо окна, с шипом юркнула молния, треснула, ударила громом, раскатившимся по всему небу и земле. Стёкла в окне басово задрожали,.. Голицын встал, подошёл к двери, машинально достал ключ из кармана висевшей на вешалке куртки, отомкнул двери и даже не спросивши «кто там?», открыл её. На лестничной площадке и в коридоре было так темно, что он, кроме чёрного силуэта в проёме двери, ничего больше не мог разглядеть.

– Лёха, это ты, что ли?

– Я.

Лестничная площадка наполнилась эхом шумящего ливня.

Вот это ливанул! Ты, небось, промок весь?

Нет, дождь начался, едва я вошёл в подъезд.

Ну, входи, входи в комнату, – а сам подумал, – что это Лёха такими оборотами заговорил; «едва я вошёл»?? – Сейчас я тебе дам чувяки. Ты откуда, из дома?

Из дома.

Перекладными, что ли?

Перекладными.

А что с твоим голосом, простыл по нынешним летним погодам?

А что, не звучит?

Наоборот – звучит, но как-то – дюже. Надевай чувяки и проходи на кухню, я сейчас чай поставлю.

Лёха прошёл на кухню, не надев чувяки, но и не сняв туфли.

Ты чего, Лёха?! Куда пошёл в туфлях?!

Они у меня чистые. А почему окна закрыты – духота такая.

Не открывай окно! Там гроза – я не люблю!

Боишься.

У Голицына стало неприятно на душе, – Что это он со мной на «ты»?? Обычно он на «вы».

А тот, как ни в чём не бывало, открыл засетчатую половину окна, за которым тут же сверкнула молния и ударил гром.

Хорошая погода. Чего вы, Пётр Григорич, боитесь?

У Голицына отлегло от сердца.

В такую погоду, как у вас говорят, хороший хозяин собаку на улицу не выгонит.

Голицыну снова стало не по себе.

– Вот и замечательно, – продолжил Лёха, – Пусть сидят по дамам и думают. Нечего им разъезжать да расхаживать.

То есть?

Ну, по морям, по волнам; по курортам, по пляжам валяться. Пусть сидят.

И тут – он расхохотался не своим смехом, от которого Голицыну стало жутко. Казалось, что Лёха смеётся не на его тесной кухоньке, а в огромном, высоченном храме, где звонкое эхо возвращается из-под куполов. Эхо стихло, и тут же за окном взревел ТУ, рвущийся в небо. Голицын удивился, что в такой ливень да в грозу такую!…

– Летают?! – весело спросил Лёха и, выдвинув стул, занял место у окна.

– Летают. Я сыплю заварку прямо в чашку, ты не возражаешь?

Так само собой. Я знаю.

Голицын насыпал в чашки заварки из крупнолистового чая и залил кипятком.

Вот, бери сахар, вот – печенье…

А вот травка, – Лёха ловко достал откуда-то бумажный пакетик – Две веточки сверху кладём

Что это, чабрец?

Чабрец.

Я на Троицу брал, на полу расстилал,.. но потом выбросил,.. кто его знает – где его собирали.

Не доверяете?

Тебе?

Согражданам.

Чо-то ты городишь…

Горожу город на ваш огород.

И вновь раздался чужой оглушительный смех.

Я, кажется, порядком не долил кипятка…

Работаете на недоливе?!

Темно. Надо зажечь свет.

Не надо! Кто ж это – средь бела дня жжёт электролампочки?!

Ну-у.., я включу хотя бы счётчик, а то я его вырубил.

Зачем?!

Грозы боюсь, потому что!

Знаю! Зачем обратно врубать?!

Холодильник потечёт, он у нас и так на ладан дышит, мать придёт – ругаться будет!

Нина Григорьевна сегодня не придёт, она у дядьки Вовы ночевать будет.

Голицын изумился.

Она уже сто лет там не ночует!

Заночует. Да и гроза ещё не прошла.

Комната осветилась яркой вспышкой, и ударил, раскалывающий, казалось, землю гром! У Голицына зашлось сердце, и по телу пробежала дрожь.

Сейчас же закрой окно!! Сам же видишь, что гроза не кончилась!

Гроза никогда не кончится.

Что ты мелешь??

Мелете, извиняюсь, вы, Пётр Григорич. Гроза может пройти,.. утихнуть. Но она бесконечна.

Обессилевший физически и сломленный морально, Голицын дрожащими руками уцепился в чашку и стал молча хлебать чай частыми, мелкими глотками. Повисла пауза, в которой наступила полная тишина – без шума дождя, без грома, без рёва самолётов. Только вспыхивали редкие зарницы уже безобидной молнии, освещая кухню и два мужских силуэта – один сгорбленный, припавший руками и губами к чашке, другой – прямо сидящий, держащий чашку с блюдцем у рта, с изящно расставленными в стороны локтями рук. И один глаз у него – сверкал. Это-то сверкание и бросилось в поднятые на миг глаза Голицына. И он, почему-то успокоившись, мирно продолжил беседу.